— Это другое дело. А я имею в виду остальные кровати в этом доме. — Она мягко поцеловала дочек. — Обещайте. Я не хочу, чтобы папа расстраивался.
— Папа громко кричал, — прошептала Тина, глаза у нее уже слипались. — Где мой подарок?
Кусочки мыла лежали на ночном столике. Тина сунула свое мыло под подушку.
— Спасибо, что подарила мне его, мамочка. Мы не забирались на твою кровать, мамочка.
Эрих принялся нарезать индейку для сэндвичей. Дженни нарочно закрыла дверь.
— Привет, — сказала она. Обняв мужа, прошептала: — Послушай, свадебный ужин у нас был вместе с детьми. Дай мне накрыть наш первый обед вдвоем, а ты налей нам того шампанского, которое мы так и не допили ночью.
Он прижался губами к ее волосам:
— Эта ночь была прекрасна, Дженни. А для тебя?
— Тоже.
— Я мало что сделал сегодня утром. Все, о чем я думал, - это как ты выглядишь, когда спишь.
Эрих развел огонь в чугунной печи, и они, свернувшись вместе на диване, потягивали шампанское и ели сэндвичи.
— Знаешь, — заговорила Дженни, — сегодняшняя прогулка заставила меня понять, какое на этой ферме чувство преемственности. Я своих корней не знаю. Не знаю, жили ли мои родители в городе или в деревне. Я не знаю, любила ли моя родная мать шить или рисовать, был ли у нее музыкальный слух. Это так здорово, что ты знаешь все про своих родителей. Только взглянув на кладбище, я оценила это.
— Ты была на кладбище? — тихо спросил Эрих.
— Да, ты против?
— Значит, видела могилу Каролины?
— Да.
— И, наверное, тебе стало интересно, почему они с отцом не похоронены рядом, как другие?
— Я удивилась.
— Загадки никакой нет. Каролина посадила там норвежские сосны. В то время она сказала отцу, что хочет, чтобы ее похоронили на южном конце кладбища, под защитой сосен. На самом деле он никогда не одобрял этого, но уважал ее желание. Перед смертью он сказал мне, что всегда рассчитывал на то, что его похоронят рядом с родителями. Мне почему-то показалось, что именно так и нужно сделать. Каролине всегда хотелось больше свободы, чем отец давал ей. Думаю, потом он жалел о том, что насмехался над ее искусством и она выкинула свой альбом для зарисовок. Какая разница, если бы она рисовала вместо того, чтобы шить лоскутные одеяла? Он был не прав. Не прав!
Он умолк, глядя в огонь. Дженни почудилось, что он не замечает ее присутствия.
— Но и она тоже, — прошептал он.
Беспокойно вздрогнув, Дженни поняла, что Эрих впервые намекает на то, что в отношениях его родителей не все было безоблачно.
Дженни вписалась в повседневный распорядок, который сочла безмерно удобным. Каждый день она понимала, сколько всего упустила, проводя так много времени не с детьми. Она узнала, что у Бет, практичного и тихого ребенка, определенно есть музыкальный талант и что девочка может подбирать на спинете в малой гостиной простые мелодии, всего несколько раз прослушав их. В новой атмосфере Тина расцвела, и ее плаксивость исчезла. Раньше она ревела по любому поводу, а теперь явно обрела солнечный нрав и обнаружила прирожденное чувство юмора.
На рассвете Эрих обычно уходил в мастерскую и не возвращался раньше полудня. Дженни с девочками завтракали около восьми часов, а в десять, когда ярче светило солнце, закутывались в зимние комбинезоны и отправлялись на прогулку.
Скоро у этих прогулок появился маршрут. Сначала курятник, где Джо учил девочек собирать только что снесенные яйца. Парень решил, что после несчастного случая с Бароном именно присутствие Дженни сохранило ему работу.
— Точно говорю, не будь мистер Крюгер так счастлив из-за того, что вы здесь, он бы меня уволил. Мать говорит, он не из тех, кто прощает, миссис Крюгер.
— Но я правда здесь ни при чем, — возражала Дженни.
— Доктор Гарретт говорит, что я правильно ухаживаю за ногой Барона. У него все пройдет, когда потеплеет и он сможет размяться. И, миссис Крюгер, говорю вам, я теперь по десять раз на дню проверяю эту дверь в конюшню.
Дженни понимала, о чем он. Невольно она начала дважды проверять такие мелочи, которых раньше и не думала замечать. Эрих был более чем аккуратен, он был перфекционистом. Дженни быстро научилась определять по некой напряженности в лице и позе, что он чем-то расстроен - приоткрытая дверца шкафа, бокал, стоящий в мойке.
В те дни, когда по утрам Эрих не уходил в хижину, он работал в фермерской конторе, которая находилась рядом с конюшней, вместе с Клайдом Тумисом, управляющим. У Клайда, коренастого мужчины лет шестидесяти, с жестким морщинистым лицом и густыми, светлыми волосами с сединой, была сухая, почти бесцеремонная манера поведения.
Представляя ему Дженни, Эрих сказал:
— Клайд действительно управляет фермой. Иногда мне кажется, что я здесь только очковтирательством занимаюсь.
— Ну, перед мольбертом ты этого точно не делаешь, — рассмеялась Дженни, но удивилась, почему Клайд даже формально не попытался возразить Эриху.
— Думаете, вам тут понравится? — спросил ее Клайд.
— Мне уже нравится, — улыбнулась она в ответ.
— Та еще перемена для горожанки, — отрезал Клайд. — Надеюсь, для вас не слишком крутая.
— Нет.
— Забавные дела, — продолжал Клайд. — Деревенские девушки с ума сходят по большим городам. Горожанки заявляют, что обожают деревню.
Дженни вроде бы расслышала в его голосе нотку горечи и подумала, не вспомнил ли он собственную дочь. Решила, что так и есть, когда Клайд добавил:
— Моя жена в восторге от того, что здесь вы с детьми. Если она начнет вам надоедать, просто скажите мне. Руни не любит докучать людям, но иногда вроде как забывается.